Императрица по случаю - Светлана Бестужева-Лада

– Повзрослела, наверное, – безмятежно отозвалась я. – Или болезнь дала осложнение… на голову.

Мой богоданный супруг несколько минут молча смотрел на меня, а потом выдал:

– Ты не против, если я приду сегодня вечером?

Вот это и называется ковать железо, пока горячо. Бедняжка, как же его измучила та, в чье тело я попала, своей инфантильностью и застенчивостью! Тут любой станет на придворных дам заглядываться.

Я опустила глаза и с лукавой улыбкой сказала:

– Только господину Роджерсону не говори. А то он начнет опять все запрещать, а я так по тебе соскучилась.

Как мы не своротили столик с посудой – непонятно. Александр вскочил и бросился меня обнимать. Ну и целовать тоже, естественно. А в моем новом теле проснулись прежние ощущения: с темпераментом у меня проблем никогда не возникало. Застывшую в дверях соляным столпом Катерину мы оба заметили слишком поздно. Что характерно, смутился только Александр, мне же стесняться было нечего: не с полюбовником, чай, милуюсь, с законным супругом.

– Ну, до вечера, ангел мой, – скороговоркой бросил он и сбежал.

Похоже, мы были достойной друг друга парой по части стеснительности.

– Княгинюшка, – очнулась от столбняка Катерина, – господин доктор пожаловал. Звать?

– Зови, конечно, – весело откликнулась я. – Кофе пока не убирай, может, я еще чашечку выпью.

Господин Роджерсон обнаружил меня стоящей возле кресла и ахнул:

– Как, ваше высочество, вы уже изволили встать?

– Я прекрасно себя чувствую, господин доктор. Конечно, я не собираюсь пока покидать свои комнаты, но вот мы только что позавтракали вместе с Великим князем… Кстати, не хотите ли чашечку кофе?

– Вы слишком любезны, ваше высочество, благодарю, – пробормотал совершенно смущенный врач. – Я уже пить сегодня.

Ну, как угодно. Уж не знаю, принято ли тут распивать кофе с лечащим врачом, но для меня всегда было естественно предложить замученным пациентами участковым врачам кофе или чаю. И многие соглашались, кстати. Но здесь явно свои порядки. Да и вообще – начнут сплетничать, что у меня особые отношения с доктором. Читывали исторические хроники, знаем, сколько собак на безвинную Елизавету повесили.

Господин Роджерсон остался чрезвычайно довольным состоянием свое пациентки. Пульс – наполненный, не частит, а, наоборот, бьется ровно. Дыхание – глубокое и чистое, никаких признаков лихорадки. Цвет лица улучшился. Ну, а про аппетит он не спрашивает, и так видно, что я не страдаю от его отсутствия.

– День два-три комната, потом можно короткая прогулка. Сильное питание, хорошо для крови непрожаренное мясо. Бульон крепкий – каждый день. Бокал красного вина…

Здешняя диета мне как-то сразу понравилась. Ничего из привычного набора «исключить острое, жирное, жареное». Бифштекс с кровью, красное вино из царских погребов. Цени, Лизка, какое счастье тебе нечаянно выпало.

– Завтра можно одеваться, – закончил свои рекомендации врач. – И пока еще пить мой микстур. Его действие очевидно.

Ну, насчет микстуры, мы еще посмотрим, у меня на вечер были несколько иные планы. А отобедаю сегодня я, кажется, с большим удовольствием. С малокровием у моей предшественницы в этом теле нужно заканчивать. Как и с меланхолией.

Нет, это уму непостижимо! Муж – самый красивый мужчина в России, сама принцесса, а забилась серой мышкой в свою комнату и книжки читает. Да еще печалится, что муж, дескать, охладевать начал. Удивительно, что до сих пор совсем не охладел.

Кстати, я читала, что Елизавета Алексеевна была крайне скромна в одежде. Вот это тоже надо прекращать решительно и бесповоротно. Нет, конечно, не заказывать золотые и серебряные платья с павлиньими перьями, но пересмотреть гардероб, полюбоваться на местных модниц и всех затем затмить изяществом и элегантностью. Большого ума для этого не нужно.

В дверь снова постучали. Катерина пошла взглянуть, кто там, и тут же вернулась:

– Фрейлина Варвара Николаевна Головина к вам, княгинюшка.

– Зови, – откликнулась я. – Да прикажи заварить свежий кофе, и чтобы с бисквитами и со сливками.

– Сей момент все сделаю.

Катерина исчезла, а в комнату легкими стремительными шагами вошла весьма миловидная дама лет тридцати, стройная, изящная, даже на мой вкус элегантно одетая.

– Элиз, как вы! – воскликнула она, после того, как присела в обязательном реверансе. – Я так беспокоилась о вашем состоянии! Но меня к вам не пускала императрица.

– Значит, ваши отношения так и не наладились? – спросила я первое, что мне пришло в голову.

Варвара Николаевна посмотрела на меня с искренним изумлением:

– Да разве это возможно, Элиз? Тех, кто любил покойную императрицу Екатерину Алексеевну, царствие ей небесное, ваша дорогая свекровь не простит никогда.

Тут до меня дошло, что мы непринужденно беседуем на… французском языке. Нет, этот язык я вообще-то знала прилично и даже в туристической поездке в Париже обходилась без переводчика. Но сейчас я разговаривала свободно. Значит, прежняя хозяйка моего тела кое-что оставила, то ли в мозгу, то ли в подкорке.

И сколько мне открытий чудных еще предстоит сделать, интересно?

– Меня это огорчает, Барб. Мне бы хотелось мира и покоя в семье. К счастью, я частично утратила память, как вам наверняка известно. И подробностей моих отношений с императрицей не помню. Вы уж меня простите, дорогая, но я не помню и очень многих наших с вами встреч и бесед.

Варвара Николаевна рассмеялась:

– Ну, это не так уж важно для истории, Элиз, чтобы запоминать. Скажите мне, чем я могу вам помочь? Не может быть, чтобы утрата памяти в таком возрасте, как ваш, оказалась постоянной. Все постепенно восстановится.

– Прежде всего, помогите мне, Барб, разобраться в моих отношениях с князем Чарторыйским. Он вчера рвался навестить меня, хотя никто из родственников, кроме Александра, конечно, такого намерения не высказал. Я приказала его не принимать вообще.

– И абсолютно правильно сделали, моя дорогая Элиз! Все шло к тому, что князь Адам окончательно испортит вашу репутацию при дворе. Он же почти открыто волочился за вами! Император и императрица были в ужасе.

– А Александр?

– А вашего прекрасного во всех отношениях супруга это, кажется, только забавляло. Он несокрушимо уверен в вашей добродетели и с интересом наблюдал, как вас искушает этот интриган-поляк. Плюс мужская дружба, которая, порой, самых умных заставляет делать глупости.

– Значит, Александр поощрял этот… флирт?

– В общем, да… Но хуже другое: в обществе уверены, что это вы влюблены в князя Адама, а он старался наставить вас на путь истинный.

Мне даже кровь бросилась в голову от возмущения.

– Что за чепуха, Барб?! Я всегда любила и люблю только своего мужа.

– Я знаю. Но князь зачем-то распространяет иные слухи. Вот я недавно получила письмо от одной моей приятельницы, они с мужем сейчас на водах. Так сплетни и в Германию доползли. Вот, послушайте, что она пишет:

«В то время, как Великий князь волочится за всеми придворными дамами подряд, был страстно увлечён придворными дамами, его супруга нуждалась в любви и искала утешения. Вам, княгиня, должно быть лучше всех известно о романе Елизаветы с князем Адамом Чарторийским, ближайшим другом Александра. Введённый императором Павлом в окружение его сына, он сыграл в этом окружении роковую роль. Князь Адам – один из тех редких и опасных людей, которые сильно чувствуют и внушают столь же сильные чувства: их благородную и глубокую страсть выражает меланхолический взгляд, а их сдержанность и молчание говорят лучше всяких слов. Он не старался вызвать любовь великой княгини, напротив, он долго и доблестно противился ее чувству, но эти усилия спасти ее только подлили масла в огонь. Чарторыйский влюбился и они оба пытались сопротивляться своему чувству, но, по-видимому, безуспешно…»

– Какая глупость и гадость! – воскликнула я от души.

– Разумеется, дорогая Элиз, но наше общество далеко от совершенства. Вы совершенно правильно сделали, что отказались принимать князя Адама. Впредь остерегайтесь говорить с ним тет-а-тет, как бы вас к этому ни подталкивали.

– Я сделаю лучше, – мечтательно сказала я, – я поссорю князя с моим мужем. Только для этого мне необходимо обрести благосклонность их императорских величеств. А единственный путь к этому – как можно скорее родить ребенка.

Варвара Николаевна некоторое время смотрела на меня круглившимися от изумления глазами, а потом произнесла:

– Болезнь сильно изменила вас, Элиз. До нее вы отказывались даже обсуждать вопрос о детях, смущались и замолкали. А уж мысль о том, чтобы кого-то с кем-то поссорить… Я поражена!

– Да, я изменилась, – согласилась я. – У меня было много времени для размышления. И если я не хочу потерять Александра, то нужно не прятаться от света, а самой стать его центром.